Неточные совпадения
— Эти у нас луга Святоегорьевскими прозываются, — обратился он ко мне. — А за ними — так Великокняжеские пойдут; других таких лугов по всей Расеи нету… Уж на что красиво! — Коренник фыркнул и встряхнулся… — Господь с тобою!.. — промолвил Филофей степенно и вполголоса. — На что красиво! — повторил он и вздохнул, а потом протяжно крякнул. — Вот скоро сенокосы начнутся, и что тут этого самого сена нагребут — беда! А в заводях
рыбы тоже много. Лещи такие! — прибавил он нараспев. — Одно слово:
умирать не надо.
В течение целых шестидесяти лет, с самого рождения до самой кончины, бедняк боролся со всеми нуждами, недугами и бедствиями, свойственными маленьким людям; бился как
рыба об лед, недоедал, недосыпал, кланялся, хлопотал, унывал и томился, дрожал над каждой копейкой, действительно «невинно» пострадал по службе и
умер наконец не то на чердаке, не то в погребе, не успев заработать ни себе, ни детям куска насущного хлеба.
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену на тело жесткую власяницу, день и ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму
рыбы в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в землю или замуруюсь в каменную стену; не возьму ни пищи, ни пития и
умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок дней и сорок ночей правили по мне панихиду.
Отец ее в старые годы «чумаковал», то есть ходил с обозами в Крым за
рыбой и солью, а так как мать ее
умерла рано, то отец брал ее с собою…
Прошло после свадьбы не больше месяца, как по городу разнеслась страшная весть. Нагибин скоропостижно
умер. Было это вскоре после обеда. Он поел какой-то ухи из соленой
рыбы и
умер. Когда кухарка вошла в комнату, он лежал на полу уже похолодевший. Догадкам и предположениям не было конца. Всего удивительнее было то, что после миллионера не нашли никаких денег. Имущество было в полной сохранности, замки все целы, а кухарка показывала только одно, что хозяин ел за час до смерти уху.
Взрослые от желудочно-кишечных расстройств
умирают чаще всего тоже в августе, быть может, оттого, что в этом месяце идет периодическая
рыба, которою объедаются.
Что же касается мужчин, то Птицын, например, был приятель с Рогожиным, Фердыщенко был как
рыба в воде; Ганечка всё еще в себя прийти не мог, но хоть смутно, а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший в чем дело, чуть не плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее бы
умер, чем ее в такую минуту покинул.
— Дедушка Лодыжкин, а дедушка, глянькось, в фонтане-то — золотые
рыбы!.. Ей-богу, дедушка, золотые,
умереть мне на месте! — кричал мальчик, прижимаясь лицом к решетке, огораживающей сад с большим бассейном посередине. — Дедушка, а персики! Вона сколько! На одном дереве!
Петраков лежал навзничь с взрезанным животом, и его молодое лицо было обращено к небу, и он, как
рыба всхлипывая,
умирал.
Всякая
рыба теряет вкус, когда заснет, потому что истомится,
умирая в ведре, и, вероятно, выпустит несколько желчи.]
Хотя трудно с этим согласиться, но положим, что такая уверенность справедлива, да для
рыбы эта отрава очень вредна: та, которая наглоталась кукольванца много,
умирает скоро, всплывает наверх, бывает собрана и съедена; но несравненно большая часть окормленной
рыбы в беспамятстве забивается под берега, под коряги и камни, под кусты и корни дерев, в густые камыши и травы, растущие иногда на глубоких местах — и
умирает там, непримеченная самими отравителями, следовательно пропадает совершенно даром и гниением портит воду и воздух.
Толстый крючок неудобен, потому что мелкая насадка (небольшой червь, кобылка, маленькая
рыба и проч.) теряет на нем свой натуральный вид и сейчас
умирает, и особенно потому, что крючок тонкий скорее пронзит губу.
Далекое заклевыванье отнимает много времени при доставании крючка, портит поводок и
рыбу, отчего она сейчас
умирает.
Осенью мы долго, долго, до ранних черных вечеров и поздних темных утр заживались в Тарусе, на своей одинокой — в двух верстах от всякого жилья — даче, в единственном соседстве (нам — минуту сбежать, тем — минуту взойти) реки — Оки («
Рыбы мало ли в реке!»), — но не только
рыбы, потому что летом всегда кто-нибудь тонул, чаще мальчишки — опять затянуло под плот, — но часто и пьяные, а часто и трезвые, — и однажды затонул целый плотогон, а тут еще дедушка Александр Данилович
умер, и мать с отцом уехали на сороковой день и потом остались из-за завещания, и хотя я знала, что это грех — потому что дедушка совсем не утонул, а
умер от рака — от рака?
С тех пор утка так застыдилась и заробела, что когда и видала
рыбу под водой, она уж не ловила ее и
умерла с голода.
«Конечно, о шансах на взаимность не может быть и речи. Может ли она, такая прекрасная, полюбить меня, карася? Нет, тысячу раз нет! Не обольщай же себя мечтами, презренная
рыба! Тебе остается только один удел — смерть! Но как
умереть? Револьверов и фосфорных спичек в пруде нет. Для нашего брата, карасей, возможна только одна смерть — пасть щуки. Но где взять щуку? Была тут в пруде когда-то одна щука, да и та издохла от скуки. О, я несчастный!»
Еще во время поездки всего княжеского семейства в именье брата, князя Ивана, в то лето, когда он неожиданно
умер ударом, дела князя Василия были крайне запутаны: на имениях лежали неоплатные долги, и главною целью посещения брата был расчет со стороны бившегося как
рыба от лед князя Василия, находившегося накануне полного разорения, на родственную помощь.
Обозленный Ермолай Ильин подал жалобу — один, от своего лица, с перечислениями всего того, что творила Салтычиха, но и его жалоба, как и жалобы прежних дворовых, была признана «изветом». Ильин, по наказании кнутом, был возвращен помещице и вскоре
умер. Племянник гайдука Хрисанфа, любивший, задушенную барыней Марью, запил с горя и сгрубил Дарье Николаевне. Он был за это утоплен в сажалке для
рыбы.
На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок-мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую
рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и уезжали по той же плотине, запыленные мукой, с белыми возами — на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга,
умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно так же убитыми.
— Я чувствую довольно твердости, чтобы
умереть с голоду, но ты будь вольна над собою: я больше не смею сказать ничего о тебе самой и о несчастных Вирине и Витте. Испробуй последнее: пошли их самих просить подаяния; Витт и Вирина красивы, а мать моя Пуплия так стара, что от нее уже пахнет могилой; когда они сядут втроем на пути к Газе или к Азоту и протянут свои руки, то, наверное, их пожалеют и бросят им зерен или хоть мертвую
рыбу.